Жан-Франсуа Лиотар. Заметка о смыслах "пост"
Джессамин Блау
Милуоки, 1 мая 1985 г.
Я хотел бы изложить тебе несколько своих соображений, единственная цель
которых -- выделить ряд проблем, связанных с термином "постмодерн", не
пытаясь разрешить их. Поступая таким образом, я не стремлюсь закрыть
обсуждение этих проблем, а скорее направляю его в надлежащее русло, дабы
избежать путаницы и двусмысленности. Ограничусь тремя пунктами.
1. Начнем с противопоставления постмодернизма и модернизма, или
Mouvement moderne (1910--1945), в архитектуре. Согласно Портогези, прорыв от
модерна к постмодерну стал возможен благодаря тому, что была отменена
гегемония Евклидовой геометрии, например в пластической поэтике группы
"Stijl". Если верить Греготти, то различие между модернизмом и
постмодернизмом состоит, прежде всего, в исчезновении тесных уз, связывавших
архитектурный проект модерна с идеей прогрессивной реализации социального и
индивидуального освобождения в масштабах всего человечества. Получилось так,
что постсовременная архитектура обречена продуцировать серию каких-то
незначительных модификаций в унаследованном от современности пространстве и
отказаться от глобальной реконструкции пространства, обитаемого человеком. В
этом смысле глазам постсовременного человека, в частности архитектора,
открывается вид на широко раскинувшийся ландшафт, уже не определяемый
горизонтом универсальности или универсализации, всеобщего освобождения.
Исчезновение Идеи прогрессивного развития рациональности и свободы может
объяснить известный "тон" архитектуры постмодерна, ее особый стиль или
манеру, я бы сказал -- своеобразный "бриколаж": изобилие цитат -- элементов,
заимствованных из предшествующих стилей и периодов, как классических, так и
современных; недостаточное внимание к окружению и т.д.
Одно замечание по поводу вот какого аспекта проблемы: приставка "пост"
в слове "постмодернизм" понимается этими авторами в таком смысле, будто речь
идет о простой преемственности, какой-то диахронической последовательности
периодов, каждый из которых можно четко идентифицировать. "Пост" в таком
случае обозначает нечто вроде конверсии: какое-то новое направление сменяет
предшествующее.
Однако эта идея линейной хронологии всецело "современна". Она присуща
одновременно христианству, картезианству, якобинству: раз мы зачинаем нечто
совершенно новое, значит, надлежит перевести стрелки часов на нулевую
отметку. Сама идея такой современности теснейшим образом соотнесена с
принципом возможности и необходимости разрыва с традицией и установления
какого-то абсолютно нового образа жизни или мышления.
Сегодня мы начинаем подозревать, что подобный "разрыв" предполагает не
преодоление прошлого, а скорее его забвение или подавление, иначе говоря --
повторение.
Хотел бы отметить, что цитирование в "новой" архитектуре элементов,
заимствованных из предшествующих архитектурных стилей, обусловлено
процедурой, аналогичной использованию в работе сновидений -- следов дневных
впечатлений, восходящих к пережитому, как это описывается Фрейдом в
"Traumdeutung" ("Толкование снов", нем.). Это роковое повторение и/или
цитирование, принимается ли оно с иронией, цинизмом или попросту бездумно,
представляется совершенно очевидным, стоит лишь обратить внимание на
господствующие ныне в живописи течения, носящие имена "трансавангардизма",
"неоэкспрессионизма" и т.п. Несколько ниже я еще вернусь к этому.
2. Отправившись от "постмодернизма" архитектурного, я подошел теперь ко
второму значению термина "постсовременный"; должен тебе признаться, что
полной ясности в этом пункте у меня нет.
Общая идея тривиальна: сегодня мы можем наблюдать своеобразный упадок
того доверия, которое западный человек на протяжении последних двух столетий
питал к принципу всеобщего прогресса человечества. Эта идея возможного,
вероятного или необходимого прогресса основывалась на твердой уверенности,
что развитие искусств, технологий, знания и свободы полезны человечеству в
его совокупности. Оставался, конечно, вопрос о том, кто является подлинным
субъектом и жертвой недоразвитости -- бедняки, или рабочие, или
безграмотные... Либералы, консерваторы и левые постоянно задавались этим
вопросом как в прошлом, так и в нынешнем веке, затевая между собой, как ты
знаешь, ученые споры и даже настоящие войны из-за подлинного имени субъекта,
которому надлежало помочь освободиться. И тем не менее самые разные
политические течения объединяла вера в то, что все начинания, открытия,
установления правомочны лишь постольку, поскольку способствуют освобождению
человечества.
По прошествии этих двух столетий мы стали проявлять большее внимание к
знакам, указывающим на движение, которое противоречит этой общей установке.
Ни либерализму, экономическому или политическому, ни различным течениям
внутри марксизма не удалось выйти из этих двух кровавых столетий, избежав
обвинений в преступлениях против человечества. Мы можем перечислить ряд имен
собственных, топонимов, имен исторических деятелей, дат, которые способны
проиллюстрировать и обосновать наше подозрение. Чтобы показать, насколько
расходится новейшая западная история с "современным" проектом освобождения
человечества, я следом за Теодором Адорно воспользовался словом-символом
"Освенцим". Какое мышление способно "снять" -- в смысле aufheben -- этот
"Освенцим", включив его в некий всеобщий эмпирический или пусть даже
мыслительный процесс, ориентированный на всеобщее освобождение? Тайная
печаль снедает наш Zeitgeist (дух времени, нем.). Он может выражать себя во
всевозможных реактивных или даже реакционных установках или утопиях, но не
существует позитивной ориентации, которая могла бы открыть перед нами
какую-то новую перспективу.
Развитие технонаук сделалось средством усугубления этого недуга, а не
его смягчения. Мы больше не можем называть это развитие прогрессом.
Складывается такое впечатление, что оно продолжается независимо от нас, само
собой, движимое какой-то автономной силой. Оно уже не отвечает на запросы,
порождаемые человеческими потребностями. Напротив, создается впечатление,
что результаты и плоды этого развития постоянно дестабилизируют человеческую
сущность, как социальную, так и индивидуальную. Я имею в виду не только
материальные результаты, но и духовные, интеллектуальные. Можно сказать, что
человечество оказалось сегодня в таком положении, когда ему приходится
догонять опережающий его процесс накопления все новых и новых объектов
практики и мышления.
Как ты догадываешься, вопрос о причинах этого процесса усложнения
(complexification), вопрос темный, весьма для меня важен. Можно
предположить, что некое роковое предназначение помимо нашей воли увлекает
нас ко все более сложным состояниям. Наши запросы -- безопасность,
идентичность, счастье -- вытекающие из нашего непосредственного состояния
живых или общественных существ, как будто никак не соотносятся с этим родом
принуждения, толкающего нас сегодня к усложнению, опосредованию, исчислению
и синтезированию все равно каких объектов, а также изменению их масштабов. В
технонаучном мире мы подобны Гулливеру: то слишком велики, то слишком малы
-- всегда не того масштаба. Если смотреть на вещи с этой точки зрения, то
требование простоты сегодня покажется вообще-то предвестьем варварства.
Разбирая этот же пункт, следовало бы подробнее разработать вопрос о
разделении человечества на две части: одна принимает этот вызов сложности,
другая -- тот древний и грозный вызов, что связан с выживанием рода
человеческого. Вот, может быть, главная причина провала проекта
современности, который, напомню тебе, в принципе относился к человечеству в
его совокупности.
3. Третий пункт, наиболее сложный, я излагаю тебе наиболее кратко.
Вопрос о постсовременности есть также -- или прежде всего -- вопрос о
различных формах выражения мысли: искусстве, литературе, философии,
политике.
Известно, что, например, в сфере искусств -- точнее, визуальных и
пластических искусств -- сегодня господствует представление, будто с великим
авангардистским движением покончено, и о нем можно забыть. Подтрунивать или
смеяться над авангардами, которые рассматриваются в качестве отжившей свое
современности, вошло, так сказать, в моду.
Термин "авангард", с его милитаристским оттенком значения, нравится мне
не больше, чем другим. Однако я хорошо вижу, чем на самом деле был истинный
авангардистский процесс -- своего рода работой, долгой, упорной,
высокоответственной, обращенной к поиску исходных предпосылок современности,
вплетенных в ее ткань. Я хочу сказать, что для правильного понимания
творений современных художников -- скажем, от Мане до Дюшана или Барнета
Ньюмена -- надлежит провести аналогию между их работой и анамнезом, в том
смысле, который придается этому процессу психоаналитической терапией.
Пациент психоаналитика пытается переработать расстройство, от которого он
страдает в настоящем, проводя свободные ассоциации между его элементами, на
первый взгляд исключенными из всякого контекста, и какими-то пережитыми в
прошлом ситуациями, что позволяет ему раскрыть тайный смысл своей жизни,
своего поведения -- и точно так же работа Сезанна, Пикассо, Делоне,
Кандинского, Клее, Мондриана, Малевича, наконец, Дюшана может
рассматриваться как некая "проработка" (durcharbeiten) современностью
собственного смысла.
Если же кто-то пренебрегает подобной ответственностью, то он наверняка
обрекает себя на дотошное повторение "современного невроза" -- западной
паранойи, западной шизофрении и т.д. -- источника познанных нами на
протяжении двух столетий бед.
Тебе должно быть ясно, что приставка "пост" в слове "постмодерн",
понятая подобным образом, обозначает не движение типа come back, flash back,
feed back, т.е. движение повторения, но некий "ана-процесс", процесс
анализа, анамнеза, аналогии и анаморфозы, который перерабатывает нечто
"первозабытое".
* `После времени: французские философы постсовременности' //
Иностранная литература, 1994, No 1, 54-66. Вступление и перевод с
французского А. В. Гараджи.
